Из письма Бенкендорфа царю» «Все, что для нас россиян есть священного, поругано, уничтожено, оклеветано с невероятною предерзостью, и с жестоким оскорблением как для народной чести нашей, так для правительства и даже для исповедуемой нами православной веры».
Дальнейшее известно. Последовала резолюция царя, в соответствии с которой Чаадаева объявляли умалишенным. Ему предписывалось не выходить из дома. Полицейский надзор ожесточился открытыми принудительными мерами.
Сам Чаадаев отнесся к своей участи со свойственной ему печальной иронией. В письме к брату он пишет: «У меня по высочайшему повелению взяты бумаги, а сам я объявлен сумасшедшим. Поражение мое произошло 28-го октября, следовательно, вот уже три месяца как я сошел с ума. Ныне издатель сослан в Вологду, цензор отставлен от должности, а я продолжаю быть сумасшедшим. Теперь, думаю, ясно тебе видно, что все произошло законным порядком, и что просить не о чем и некого». Более всего его удручает невозвращение отобранных бумаг, «потому что в них находятся труды всей моей жизни, все, что составляло цель ее».
Было от чего впасть в отчаяние. Но, хотя многие связи рушились, хотя приходится довольствоваться одной прогулкой в день и «видеть у себя ежедневно господ медиков» (первое время — наглого и пьяного штаб-лекаря), Чаадаева обнадеживает утешительная дружба милых хозяев и частое посещение товарищей.
В общении с власть имущими и в открытой для цензуры переписке «сумасшедший» продолжает разыгрывать лояльного по отношению к правительству человека, а в неподцензурных произведениях звучит его страстный голос просветителя и борца.
Вершина политической мысли Чаадаева, вместе с прокламациями 1840-х годов — «Апология сумасшедшего» (1837), написанная в 1837 году и опубликованная только после его смерти в 1862 году в Париже князем Гагариным. Чаадаев уже более трезво оценивает историю России. Он пишет, что бесплодность исторического развития России в прошлом представляет собой в некотором смысле благо, так как русский народ не скован окаменелыми формами жизни и потому обладает свободой духа, чтобы выполнить великие задачи будущего, которые стоят перед ним. При этом он придавал большое значение православию, которое, по его мнению, способно оживить тело католической церкви. Он признал, что в будущем Россия станет центром интеллектуальной жизни Европы, если она, конечно, ассимилирует все самое ценное в Европе и осуществит миссию, предначертанную ей Богом. В этих своих мыслях Чаадаев перекликается с идеями славянофилов.
Легко ошибиться, если рассматривать жизнь Чаадаева и, в частности, настроения последних лет в отрыве от конкретно-исторических условий и сути жизни вообще, в отрыве от уровня самосознания философа. Вспомним лучше его собственные слова: «Безотрадное зрелище представляет у нас выдающийся ум, бьющийся между стремлением предвосхитить слишком медленное поступательное развитие человечества… и убожеством младенческой цивилизации, который таким образом поневоле кинут во власть всякого рода причуд воображения, честолюбивых замыслов, а иногда — приходится это признать — и глубоких заблуждений».
Чаадаев и в конце своего жизненного пути остался верен своему принципу, искать истину вопреки официальному запрету, вопреки официальному мнению властей, вопреки существованию этих властей, но не любой ценой, не ценой своей головы, а соблюдая осторожность, заискивая перед власть предержащей, заверяя ее в полной преданности.